Подпоручик Дуб вытаращил на него свои глазки с узенькими зрачками, но затем сообразил, что он все же не настолько пьян, чтобы не узнать Швейка. Ему почему-то показалось, что Швейка послали к нему с рапортом, а потому он сказал ему:
— Постой, сейчас я с тобой разделаюсь, Швейк. Вот… увидишь... каково... тебе... будет... Кунерт! — крикнул он вдруг госпоже Элли: — налей-ка… мне… еще. .. рюмочку.
Он выпил рюмку коньяку и, разрывая на клочки письменное приказание, со смехом воскликнул:
— Это, по-твоему, оправдание? У нас, брат, не принимают никаких оправданий. Мы, брат, на войне, а не как его?—не в школе… Значит, тебя задержали в публичном доме? А ну-ка, подойди поближе, Швейк, я дам тебе пару хороших плюх… А в котором году Филипп Македонский одержал победу над римлянами, этого ты, болван, конечно, не знаешь…
— Так точно, господин подпоручик, — неумолимо продолжал Швейк, — получен высочайший приказ по бригаде, чтобы всем господам офицерам одеваться и явиться на совещание в батальон. Дело в том, что мы снимаемся, и вот необходимо теперь решить, которая рота будет в авангарде, которая в арьергарде и которая по фланговом прикрытии. Сейчас это и будут решать, и мне кажется, господин подпоручик, что вам следует вставить при этом свое слово.
Эта дипломатическая речь привела подпоручика Дуба несколько в себя; он начал как будто сознавать, что он, повидимому, не в казарме, но предосторожности ради все же спросил:
— А где мы находимся?
— Так что, господин подпоручик, вы нахвдитесь в публичном доме. Пути господни неисповедимы.
Подпоручик глубоко вздохнул, слез с оттоманки и стал собирать свою одежду, причем Швейк всячески помогал ему; когда он, наконец, оделся, оба вышли из комнаты, но Швейк тотчас же вернулся и, не обращая внимания на Элли, которая, придав его возвращению совершенно превратный смысл, от несчастной любви снова полезла в кровать, в два приема выпил оставшийся в бутылке коньяк, а затем последовал за своим подпоручиком.
На улице хмель снова ударил подпоручику в голову, потому что было жарко и душно. Он стал рассказывать Швейку всякий вздор, упомянув, что у него дома есть почтовый ящик из Гельголанда и что после экзамена на аттестат зрелости он пошел с товарищами в ресторан играть на биллиарде и не поклонился своему бывшему классному наставнику. После каждой фразы он повторял:
— Надеюсь, вы меня хорошо понимаете?
— Так точно, я вас прекрасно понимаю, — ответил Швейк. — Вы говорите в таком же роде, как жестяник Покорный в Будейовицах. Тот, когда его спрашивали: «Ну что, вы уже купались нынче в реке?» — отвечал: «Нет, но зато в этом году будет хороший урожай на сливы». Или, например, его спрашивали: «А вы нынче уже ели грибы?» — а он на это отвечал: «Нет, но этот новый мароккский султан, говорят, очень хороший человек».
Подпоручик Дуб остановился и с трудом проговорил:
— Мароккский султан? Это конченный человек! — А затем отер со лба пот и пробормотал, затуманенными глазами глядя на Швейка: — Так сильно я даже зимой не потел. Согласны? Вы меня понимаете?
— Так точно, господин подпоручик, понимаю. К нам в ресторан «У Чаши» частенько приходил один старый господин, отставной чиновник окружного управления, так тот говорил то же самое. Он всегда уверял, что удивляется тому, какая разница между температурой летом и зимой, и что ему кажется очень смешным, что люди этого еще не заметили.
В воротах гимназии Швейк расстался с подпоручиком Дубом, который, пошатываясь, поднялся по лестнице в конференц-зал, где происходило военное совещание, и тотчас же доложил капитану Сагнеру, что он, Дуб, совершенно пьян. В течение всего совещания он сидел, низко опустив голову, лишь изредка и некстати приподымаясь со своего места со словами: — Ваше мнение абсолютно правильно, господа, но я совсем пьян.
После того как все диспозиции были разработаны. а рота поручика Лукаша назначена в авангард, подпоручик Дуб вдруг вздрогнул, поднялся и заявил:
— Как сейчас помню своего классного наставника в первом классе, господа. Многая лета моему классному наставнику! Ура, ура, ура! ура!
Поручик Лукаш подумал, что лучше всего было бы приказать денщику подпоручика Дуба уложить своего барина в физическом кабинете, перед дверью которого был поставлен часовой, чтобы никому, чего доброго, не вздумалось украсть остатки наполовину уже расхищенной минералогической коллекции. На это, между прочим, в штабе бригады постоянно обращали внимание проходивших эшелонов.
Такая мера предосторожности была принята с тех пор, как один гонведный батальон, расквартироваиный в гимназии, положил начало расхищению кабинета, В особенности понравились бравым гонведам пестрые кристаллы и камни из минералогической коллекции, которыми они набили свои вещевые мешки.
На маленьком военном кладбище есть могила, на белом, кресте которой значится «Ласло Гаргани». Под этим крестом спит вечным сном один гонвед, который при первом ограблении гимназии выпил весь денатурированный спирт из банки, где хранились разные пресмыкающеся.
Мировая война истребляла род людской даже при помощи спирта из естественно-научных коллекций.
Когда все разошлись, поручик Лукаш велел позвать Кунерта, который увел своего подпоручика и уложил на диван. Подпоручик стал вдруг как малый ребенок; он схватил руку Кунерта, принялся рассматривать линии его ладони и заявил, что может определить по ним фамилию его будущей жены.
— Как ваша фамилия? Достаньте у меня из бокового кармана записную книжку и карандаш. Итак, ваша фамилия Кунерт?.. Хорошо... Приходите через четверть часа, и я вам оставлю здесь записку с фамилией вашей будущей супруги.