Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой - Страница 71

Поручика, казалось, утомил этот рассказ; но, прежде чем пришпорить коня и выехать к голове колонны, он сказал Швейку:

— Если вы будете говорить вот так до вечера, то ваши истории будут все глупее и глупее.

— Господин поручик, — крикнул Швейк вслед поручику, пустившему своего коня вскачь, — неужели вам не интересно узнать, чем все это кончилось?

Но поручик Лукаш только еще раз пришпорил коня,

Состояние подпоручика Дуба настолько улучшилось, что он вылез из санитарной двуколки, собрал вокруг себя всю канцелярию роты и начал, точно в полусне, поучать солдат. Он обратился к ним с неимоверно длинной речью, которая давила их своей тяжестью больше, чем снаряжение и винтовка.

Это было какое-то странное соединение всевозможных уподоблений.

— Любовь солдат к офицерам, — начал он, — делает возможными невероятные жертвы, и в этом вся суть. Наоборот, если такая любовь не является у солдат врожденной, то ее надо вызвать насильно. В гражданской жизни любовь по принуждению, скажем, например, любовь школьного ученика к учительской коллегии, существует до тех пор, пока существует внешняя сила, требующая такой любви. Но на войне мы видим как раз обратное, потому что офицер не может позволить солдату ни малейшего ослабления того чувства любви, какое связывает нижнего чина со своими начальниками. Это не какая-нибудь обыкновенная любовь; здесь все основывается на уважении, страхе и дисциплине.

Швейк все время шагал по левую руку от подпоручика Дуба и, пока тот разглагольствовал, не переставал делать «равнение направо», повернувшись лицом к офицеру.

Подпоручик Дуб сначала этого не заметил и продолжал :

— Эта дисциплина и обязанность повиноваться ясна и непреложна, потому что отношение между рядовым солдатом и офицером совершенно просто: один повинуется, а другой приказывает. Мы давно уже читали в книгах о военном искусстве, что военный лаконизм и военная простота являются именно такими качествами, к которым должен стремиться каждый воин, любящий по собственному ли почину, или по принуждению свое начальство. Это начальство должно быть в его глазах наиболее законченным, наиболее выкристаллизовавшимся предметом вполне установившегося и определившегося волевого импульса...

Только теперь подпоручик Дуб заметил, что Швейк делал «равнение направо». Это подействовало на него раздражающе. Ему стало как-то не по себе, потому что он до некоторой степени и сам сознавал, что запутался в своей речи и никак не мог выйти на прямую дорогу из этого лабиринта любви солдата к своему начальству. Поэтому он раскричался на Швейка:

— Что же ты уставился на меня, как баран на новые ворота?

— Так что, дозвольте доложить, господин подпоручик, по вашему же приказанию. Вы сами изволили мне как-то заметить, что я, когда вы говорите, должен следить глазами за вашим ртом. Ну, а так как каждый солдат обязан исполнять все приказания начальства и вовеки их не забывать, то я и не мог иначе.

— Гляди в другую сторону, — крикнул подпоручик Дуб, — а на меня не смей смотреть, остолоп! Ты же знаешь, что я этого не люблю, что я этого не выношу... Вот доберусь я до тебя, тогда увидишь…

Швейк сделал головой поворот налево и так замер в этом положении, продолжая шагать рядом с подпоручиком Дубом. Тот снова не выдержал и гаркнул:

— Куда ж это ты глаза пялишь, когда я с тобой говорю?

— Никак нет, господин подпоручик, а только я по вашему приказанию сделал «равнение налево».

— Ах ты, господи, вот наказание с тобою! — вздохнул подпоручик Дуб. — Гляди прямо перед собой и думай сам о себе: «я, мол, такой дурак, что меня и жалеть не стоит в случае чего…» Запомнил?

Швейк стал глядеть прямо и ответил:

— Так точно, господин подпоручик, запомнил. А ответить на это надо?

— Что? Как ты смеешь? — заорал на него подпоручик Дуб. — Как ты со мной разговариваешь? Что ты этим хочешь сказать?

— Так что, господин подпоручик, дозвольте доложить, что я вспомнил ваше приказание на одной станции, когда вы мне поставили на вид, что я вообще не должен отвечать, когда вы кончаете говорить.

— Стало быть, ты меня боишься? — радостно спросил подпоручик Дуб. — Но ты меня еще не знаешь. Предо мной дрожали и не такие молодчики, как ты, так и знай! Я справлялся с людьми почище тебя, а потому советую тебе не рассуждать и держаться подальше от меня в хвосте, чтобы я тебя не видел!

Таким образом Швейк попал в самый хвост колонны, к санитарам, и со всеми удобствами проехал в двуколке до ближайшего места привала, где, наконец, людям роздали похлебку и мясо злополучной коровы.

— Эту корову надо было бы недельки две мочить в уксусе, — ворчали солдаты, — а если уж нельзя было вымочить корову, то хоть вымочили бы человека, который ее купил.

Из штаба бригады прискакал конный ординарец с приказами для 11-й роты. Маршрут был изменен: надо было итти на Фельдштейн, а Вораличе и Самбор должны были остаться по левую руку, в виду того, что расквартировать там роту не было никакой возможности, так как там стояли уже два познанских полка.

Поручик Лукаш немедленно отдал соответствующие распоряжения и приказал старшему писарю Ванеку и Швейку приготовить квартиры для роты в Фельдштейне.

— Да смотрите, Швейк, не вздумайте опять наделать глупостей! — предупредил его поручик Лукаш. — Главное дело, надо прилично обращаться с местным населением!

— Рад стараться, господин поручик! Правда, мне приснился сегодня нехороший сон, когда я под утро немножко вздремнул. Мне приснилось большое корыто с водой, которое всю ночь текло у меня в коридоре в доме, где я жил, пока не вытекла вся вода, которая подмочила потолок у домовладельца, а тот мне в то же утро и отказал от квартиры. И ведь как раз такой случай, действительно, был у нас в Карлине, сейчас зa рынком…